Пасажиры

Был ноябрьский вечер,
причем будничный. И народу
в вагоне было на удивление
мало. Я сел в восьмой вагон,
на одну из свободных
скамеек, ближе к окну. Лицом в сторону движения.
До Москвы из Тулы ехать
примерно три с половиной
часа, мне до этого
приходилось кататься на
такой электричке. Я уже не маленький мальчик, поэтому
насчёт длинного пути не
расстраивался, воткнул
наушники и закутавшись в
куртку начал дремать.
Мерный стук колёс, тёплый свет. Вечереющая Россия за
окном и мягкие мелодии
медленно убаюкивали меня. Альбом, что я включил и
слушал, состоит из 10 песен
в среднем по четыре минуты.
Когда я почувствовал «это»,
шла восьмая песня. В
полудреме я узнал песню и приоткрыл глаза. Свет из
тускловато-желтого стал
белым, как у ламп дневного
света. Я не придал этому
значения и лишь поёжился
холодку, который забирался за шиворот. Я, как и прежде,
сидел один на своей лавке,
попутчиков было немного, и
я обратил внимание, что не
все из них были со мной с
отправления — часть «туляков», что сели со мной,
куда-то ушла. Новые
попутчики, казалось, не
придавали необычной
пустоте вагона никакого
значения. Я поковырялся в плеере и поставил в список
воспроизведения
следующий альбом. Он в
целом длится минут
пятьдесят. Вновь укутавшись
и расслабившись, я попытался задремать.
Дальше, периодически
просыпаясь, я замечал, как
из вагона в тамбур уходят
испуганные «туляки».
Несколько раз меня будил шум хлопающих дверей, и я
замечал обеспокоенные
лица моих «оригинальных»
попутчиков, убегающих в
соседний вагон. Но музыка
играла, куртка грела, и я вновь впадал в сладкую
дрёму, пока на окончании
последней песни второго
альбома, через полтора часа
после посадки в электричку,
я не проснулся. Причём, как ни банально, резко. Дремота
и зыбкость восприятия
исчезли в секунду. Я
поёжился, продираемый
сильным холодом. За окном
было темно. Свет, не греющий, а такой же
холодный, как и сквозняк в
вагоне, освещал вагон
хорошо. И только теперь, по-
цыплячьи вытянув шею, я
осмотрелся вокруг. Первое, что я заметил: в
вагоне ни одного
оригинального попутчика,
что сели со мной в Туле.
Лишь пришлые. Я легко их
отличил, потому что туляки были одеты, как подобает
жителям крупного
самодостаточного областного
центра. Окружающие
попутчики сели явно на
промежуточных остановках. И мужчины, и женщины
были одеты в тёмных цветов
одежды без каких-либо
лейблов или
опознавательных знаков
абсолютно. Второе: все они улыбались. Неестественно,
не как обычные люди.
Улыбка была странной,
необычной. Ни такая, как
после хорошей шутки или
после тёплых воспоминаний где-то в уме. Нет. Даже не
хитрая ухмылка. Создавалось
впечатление, будто весь
вагон (я насчитал 11
человек) решил улыбаться
без всякой причины. Они просто корчили
улыбающиеся лица. Я
поёжился, выключил плеер
и несколько минут
вглядывался в окно. Глухой
лес — хотя периодически на такой оживленной линии
должны встречаться
селения. Я вглядывался на
протяжении десяти минут.
Ничего. Лес. Глухой. А когда
была последняя остановка? Я не мог вспомнить, когда мы
останавливались в
последний раз, и уж тем
более — когда вошли все те
люди, с которыми я сидел в
этом вагоне. Белый свет неприятно резал
глаза. Я вытер выступившие
слёзы, обернулся и понял,
что сижу не один: напротив
меня на краю
противоположной скамьи сидел парень и улыбался.
Всё бы ничего, но смотрел он
прямо мне в глаза. Мне
сперва, как скептику,
показалось, что это
очередной сельский «бык», которому захотелось
попугать городского. Я
громко хмыкнул и,
расправившись на скамье,
воззрился на него в ответ. Но
это не сработало, и очень скоро я ежился от страха.
Парень не реагировал на
меня. Он так же, не мигая,
улыбался и смотрел. Я
хмыкал, грозно морщил
брови, подмигивал, но это не работало. Вообще. Он
смотрел и улыбался. Я
спросил: «Что надо?». Парень
молча смотрел на меня. Я
поднял голову и заметил, что
все, кто был в вагоне, стягиваются к нам. Ко мне.
Толпа попутчиков в тёмном
собиралась ближе. Причём
их перемещений я не видел.
Отвлекаясь на смотрящего в
упор парня, я не успевал заметить движения. Вот
женщина в очках за три ряда
позади меня... а вот за два
ряда... а теперь за один. Я
испугался и вновь смахнул
набежавшие из-за яркого света слёзы. Стряхнув влагу с
глаз, я огляделся и
вскрикнул. Вокруг нас
сидели ВСЕ «тёмные»
пассажиры. А парень...
парень улыбался сильнее. Я видел его зубы, и мне они не
понравились. Я дрожал. Это
были острые клыки —
причём все его зубы были
клыками. Они составляли
идеальный прикус — один клык на один. Вокруг сидели
остальные — я почему-то
подумал, что они все заодно. Вдруг в дверь впереди,
громко свистя в свисток,
вошёл контролёр.
Попутчики резко обернулись
и, как мне показалось,
сузили глаза. Контролёр крикнул: «Сюда, парень, ты,
в красной куртке — да
вставай уже и беги сюда!». Я,
не раздумывая, побежал к
нему. Он стоял в тамбуре,
придерживая дверь. Свет слепил глаза, но я почти
наощупь добежал до
тамбура. Оббежав его, я
ужаснулся: вся компания
стояла позади скользящих
дверей, а парень уже не улыбался. Он зло шевелил
челюстью, будто грызя
самого себя за зубы.
Компания позади него,
казалось, жутко злилась —
их брови искривились, а губы сжались в ненавистном
оскале. Контролёр снова
дёрнул меня и втащил в
переход между вагонами.
Когда я попал туда, мне
внезапно поплохело, голова закружилась, а на виски
начало давить. «Всё в порядке, успокойся.
На вот, воды выпей», —
поднимая меня с пола,
сказал мой спаситель. Я
осмотрелся — я уже был в
другом вагоне. Рядом стояло несколько курильщиков,
они удивленно смотрели на
меня, поднимающегося с
пола. Контролёр вручил мне
бутылку воды и велел идти
за ним. Я, радуясь спасению непонятно от чего, шёл по
вагонам следом за ним.
Обычные люди, кое-где
толкучка, блики деревень и
крупных городов за окнами,
тёплый жёлтый свет... Дойдя до головы поезда, мы
прошли в небольшую
комнату, в которой
контролёр мне попытался
всё разъяснить. «Ты сам-то как? А то, бывает,
те, кого успеваем вытащить,
того... умом трогаются.
Нормально скажи хоть что-
то!.. Вопросы, всегда
вопросы... А вот и чай, выпей. Я на этой линии уже
пять лет, и раз в полгода
кого-то затягивает — чаще
всего тех, кто засыпает и не
обращает внимания на вагон
и на всё вокруг. Обычно-то люди сами понимают, что
дело другой оборот
принимает... Не знаю я,
почему именно, парень!
Просто так бывает. Я, когда
пришёл сюда, тоже думал, что надо мной подшучивают,
а потом сам наткнулся — иду
по поезду и вдруг вагон
какой-то... не такой. Тогда
меня самого чуть не
затянуло. А чёрт его знает, как спасся... Потом вроде
получалось спасти таких, как
ты, забытых. Умные-то сами в
другой вагон уходят, как
увидят этих попутчиков... Да
не видно, когда они появляются! И вагон этот —
странная история с ним.
Вроде есть, а вроде и нет. Как
из ниоткуда. Лишний
восьмой. А потом пропадает с
такими, как ты, внутри. В прошлом году я не успел.
Сидел молодой парень, как
ты, за ноутбуком. Работал,
что ли... Не заметил, как
окружили. Ты-то ещё цел
оказался. А он на одной скамье с этим, что зубы
скалит. Прямо в толпе. Я и
крикнуть не успел, как всё
исчезло вместе с парнем и
этими людьми. И вагон
обычный стал — без этого света, пассажиры, селения за
окнами, а не лес. Спрашивай
не спрашивай — не знаю,
что это. Ты, главное, парень,
шум не поднимай, нам и без
шума хлопот хватает. Сейчас они чаще появляются». Примерно так звучал
полумонолог контролёра. Я
выслушал, но больше
ответов не получил, да и сам
он немного знал. Выходит,
что где-то на путях в поезд вклинивается лишний вагон
с попутчиками, причём
появляются они не сразу, а
медленно, словно из
ниоткуда. Постепенно
большая часть людей со страхом сбегает в соседние,
пока в вагоне не остаются
новые попутчики и жертва
— а затем щёлк, и нет
вагона. Вместе с жертвой.